Медведева Наталия - Мусор, Сумерки, Капуста
Наталья Медведева
МУСОР, СУМЕРКИ, КАПУСТА
Ну вот, я повесил его. Гигантский ёж-солнце висит у меня на стене. Я
увеличил фотографию из журнала, и теперь этот колючий шар будто занимает все
пространство в комнате, тихо, но неуклонно присутствуя. Как и в жизни, вирус
этот висит над нами всеми.
Я сидел дома в пятницу, и ничего не оставалось, как смотреть "Апостроф"
(пр. Название французской литературной телепередачи). Я не плакса какой-то, но
откуда в них этот вульгарный энтузиазм?! Ведущий Пиво и доктор - Лалиер, что
ли, - с гоготом, чуть ли не хватаясь за пузо, чуть ли не хлопая друг друга по
плечу, чуть ли больного писателя Эрве Гибера не хлопая... Он-то - умрет! Все
ясно, сам он, конечно, фигурально выражаясь, вышел без панталон, на люди
написав, пеняй теперь на себя, но зачем они так грубо? Сидит живой труп, а они
восторженно обсуждают, от чего он умрет. Вот он - висит у меня на стене.
Красивый? Это Пиво спросил, красив ли вирус? Жутко красивенький. Особенно
вечером, когда я включаю подсветки желтые, и сам он желтый - я хожу, что-то
делаю, из кухоньки в комнату, - а он тут, везде, все жилище будто собой
обволакивает.
Я порву с Катрин. Какая она... не такая, как мне бы хотелось. Прибежала
сегодня, вскрикивая - что я дома, что у меня этот шар-ёж, что в Эстонии тоже
что-то происходит. Собираюсь ли я? Она глупая. И все, кто спросил меня об
этом, - недалекие люди, хоть и милые среди них есть. Ну что я там буду делать,
скажите мне на милость? Десять лет жизни прошло! Все места заняты! Теми, кто
остался и продолжал жизнь, борьбу, даже если ни черта не делал, ждать тоже,
знаете ли, дело. Места заняты теми, кто народился и выбился. Ох, сейчас такая
возможность выбиться. Особенно этому поколению мальчиков, умеющих считать.
Они-то и идут к власти - технари и фарцовщики. Для них решается: кошелек или
смерть!
Помню, когда я поступил в Таллинский университет, сразу наша компания
нарисовалась, и мы так потом все три года и жили вместе. Ну да, считай, что
жили - каждый день, с утра до ночи в спорах, книгах, пока я в Москву не
переехал. Мы, конечно, все жуткие циники были. Но понимали свою обреченность,
и она нам давала право, наряду с цинизмом, на нежность и грусть
сентиментальную, на доброту. Обреченность маленькой нации! (И Гомбровича (пр.
Польский писатель, проживший всю жизнь в Аргентине, автор романа
"Порнография") сразу вижу - одного, на каких-то холмах не польских!) Почему я
и в Москву переехал, выбрав - Боже, чего это стоило! - ее именно потому, что
столица. Это банальности такие... Но я-то тогда уже это все понимал и мои
однокашники тоже. Наша группа блестящая. Помню, как я плакал после экзаменов -
все мои знания, не в университете приобретенные, но и благодаря
университетской среде, конечно же, - куда их все было деть? Все себе, себе. Но
мы ведь и горды были этими запретными знаниями, украденными из спрятанных
государственной машиной книг! Горды тем, что не как все, что нам досталось
больше. Они здесь этого не понимают. Запрет нам давал возможность быть выше,
над всеми возвышаться... Сейчас там люди не с запретными, а просто знаниями,
бесплатно полученными, - у власти. Научили на свою голову... Местные, со
знанием, хоть не зовут государство сносить, знают, что полетит все к черту,
оберегают и все прощают - "пур л'онер де Франс!" (фр. Во имя чести Франции! Во
славу Франции! ). Впрочем, мое хоть, в смысле, слава Богу, мол, полезно только
для государства же. Нужно ли?
А в том, что я, эстонец, пр
